Друзья Николаса Никклби – мои друзья
Jun. 4th, 2013 03:52 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alterristikaЗавтра исполняется год со смерти Рэя Брэдбери (22 августа 1920 – 5 июня 2012).
В 1966 году Рэй Брэдбери написал рассказ "Any Friend of Nicholas Nickleby's Is a Friend of Mine" ("Друзья Николаса Никклби – мои друзья"), переведённый на русский язык под названием "Самое прекрасное время". Факт, что название не было сохранено при переводе, печалит нас – ибо мы усматриваем в этом названии ключ к самой сути этого произведения.
Рассказ "Any Friend of Nicholas Nickleby's Is a Friend of Mine" связан с вопросами, которые мы здесь обсуждаем, очень и очень глубоко – хотя героев, стоящих в центре повествования, в полном смысле слова альтерристами мы не назовём. То, что они делают, чем они живут – это не альтерризм, а нечто иное, в каком-то смысле весьма далёкое от альтерризма, но вместе с тем в каком-то смысле близкое. Можно сказать, что альтеррой каждого из них является творчество любимого автора; это – земля рождения, земля любви, источник и ключ самовосприятия, самоотождествления.
Как человек воспринимает самого себя – себя-настоящего? Как он показывает себя другим? Как видят его другие? Способны ли они увидеть человека тем, кем он воспринимает себя, что составляет наиважнейшую часть его личности – или они судят о нём в соответствии с критериями собственного удобства? Какие плоды приносит один подход – и какие другой?
Все эти вопросы неоднократно были затронуты здесь в последние дни, по ходу дискуссии вокруг проекта КИГРУ; эти же самые вопросы ставит перед читателем Рэй Бредбери – ставит и даёт на них свой собственный ответ.
По сей причине мы убедительнейшим образом просим всех, кого занимает данная тема, прочитать этот рассказ и обдумать его, а при желании и обсудить.
Здесь мы выкладываем только самое начало рассказа, ибо целиком в пост он, увы, не помещается – а далее предлагаем читателям ссылку на текст, расположенный на сайте, посвящённом творчеству Брэдбери.
*******************************
Самое прекрасное время
"Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время - век мудрости, век безумия... пора света, пора тьмы... У нас было все впереди, у нас впереди ничего не было..." Вам знакомы эти слова? Подождите, я объясню.
Это было летом 1929 года в Гринтауне, штат Иллинойс, и мне, Дугласу Сполдингу, только что исполнилось двенадцать. Повсюду на зеленых лужайках, в изнывающем от зноя летнем городке - ни хорошо, ни плохо, только жарко, жарко; мальчишки, словно прилипшие к псам, и псы на мальчишках, как на подушках, лежали под деревьями, и деревья убаюкивали их, а листва шелестела безнадежное: "Больше Ничто Никогда Не Случится". Ничто в городе не шевелилось, лишь падали прозрачные капли с огромной, величиной с гроб, глыбы льда на витрине скобяной лавки. И не было в городе ни одного человека, кто бы не задыхался от жары, кроме мисс Фростбайт, ассистентки разъезжего иллюзиониста. Вот уже три дня как она выставлена в глыбе льда для всеобщего обозрения, вот уже три дня, если верить молве, не дышит, не ест, не говорит. Мне казалось, что женщине последнее должно быть особенно тяжело.
И все-таки в разгар этого томительно долгого полудня что-то случилось. Пес вдруг весь подобрался и сел, прислушиваясь, и язык его висел, будто конец небрежно повязанного красного галстука, а карие глаза остекленели, впитывая даль. Где-то там у депо, среди жарких куч паровозного шлака, важно отдуваясь, крича луженой глоткой, в волне дробного лязга на станцию въехал поезд. А я лежал на земле у входа в подвал дедова дома и слышал далекие шаги, они приблизились и застыли около объявления "Стол и Кров".
Я открыл глаза и увидел, как он поднимается вверх по ступенькам - качающаяся трость и чемодан, длинные волосы, каштановые с проседью, и шелковистые усы, и бородка клинышком - и ореол учтивости окружал его, словно стайка птиц. На крыльце он остановился, чтобы обозреть Гринтаун.
Может быть, он слышал вдали пчелиное гудение парикмахерской, где мистер Винески, который вскоре станет его врагом, с видом пророка щупал бугристые головы клиентов и жужжал своей электромашинкой. Может быть, он слышал, как вдали, в пустующей библиотеке, по хрупким солнечным лучам скользила вниз золотистая пыль, а в закутке кто-то скрипел и постукивал и опять и опять скрипел чернильным пером: тихая женщина словно одинокая большая мышь в норе. Она тоже войдет в его жизнь. Да, возможно, он слышал то, чему суждено было стать частью его жизни. А пока незнакомец отвернулся от Будущего и увидел Настоящее, увидел, как мы с Псом привстали, глядя на него, гостя из Прошлого.
- Диккенс! Меня зовут Чарльз Диккенс! - сказал он и помахал нам рукой.
Дверь захлопнулась. Он был внутри, рядом с бабушкой, и расписывался в книге постояльцев, и я тоже хлопнул дверью и, затаив дыхание смотрел на имя, которое он так четко выводил на бумаге.
- Чарльз Диккенс, - по слогам разобрала бабушка. За всю свою жизнь она не прочла ни одной книги. - Красивое имя.
- Красивое?! - воскликнул я. - Разрази меня гром! Это великое имя! Но я был уверен...
Приезжий, ему было лет под шестьдесят, повернулся и посмотрел на меня, и глаза у него были такие же ласковые, как у Пса.
- Я думал, что вы...
- Что я... умер? - Чарльз Диккенс рассмеялся. - Ничего подобного! Жив-здоров! И очень рад встретить здесь читателя, и почитателя, и знатока!
И вот мы идем наверх, бабушка несет чистое постельное белье, я несу чемодан, а навстречу нам не идет - плывет не человек - корабль: мой дедушка.
- Дедушка, - сказал я, готовясь увидеть его замешательство, - познакомься с мистером Чарльзом Диккенсом!
Дедушка стиснул и тряхнул руку приезжего.
- Друзья Николаса Никклби - мои друзья!
Мистер Диккенс качнулся от этого литературного залпа, но тотчас опомнился, поклонился, сказал: "Благодарю, сэр", - и пошел дальше вверх по лестнице, а дедушка подмигнул, ущипнул меня за щеку, я только рот разинул.
В своей комнате, пока бабушка хлопотала, мистер Диккенс стащил с себя тяжелое, почти зимнее пальто и кивнул на чемодан.
- Куда-нибудь, все равно, Малыш. Ты не возражаешь, если я буду звать тебя Малыш? Ой-ой, Малыш, куда-то запропастился мой блокнот и карандаш. Ты не мог бы?..
- Сейчас! - И я мигом вернулся с дешевым блокнотом и "Тикондерогой №2".
Мистер Диккенс медленно повернулся кругом, обозревая потолок, на котором бегали яркие блики.
- Я был в пути две ночи и два дня, и в пути у меня созревал замысел. День Бастилии - слышал о нем, Малыш? Ко Дню Бастилии книга должна выйти в плавание. Ты поможешь мне взломать затворы дока, Малыш? Поможешь?
Я лизнул карандаш.
- Вверху страницы - название. Название. Название. - Он задумался, закрыв глаза и потирая щеку. - Малыш, какое-нибудь хорошее, неизбитое название для романа, действие которого происходит наполовину в Лондоне, наполовину в Париже...
- По... - рискнул я.
- Ну?
- Повесть, - продолжал я.
Нетерпеливое:
- Ну, ну?
- Повесть о двух городах?
- В самую точку! Мэм, это умнейший мальчик.
Бабушка посмотрела на меня как на незнакомца какого-нибудь, потом взбила, вспушила подушку.
- Пиши, Малыш, - сказал мистер Диккенс, - пиши, пока не забыл: "Повесть о двух городах". Теперь посредине листа: "Книга первая. Возвращен к жизни. Глава первая. То время".
Я написал. Бабушка положила чистые розовые полотенца. Мистер Диккенс прищурился, что-то погудел, повернулся и нараспев заговорил:
- "Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время - век мудрости, век безумия, эпоха веры, эпоха неверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа..."
- О, - сказала бабушка, - как красиво вы говорите!
- Мэм... - Автор кивнул. - Малыш, на чем я остановился?
- Стужа бедствий, - ответил я.
Все уже сидели за столом, когда я появился, руки еще мокрые, волосы влажные и причесанные.
- Да уж... - Бабушка поставила на стол блюдо с жареным цыпленком. - За много лет ты первый раз так опоздал.
- Если бы вы знали! - сказал я. - Где только я не побывал сегодня! Дуврский дилижанс на Дуврской дороге! Париж! Столько путешествовали, даже рука закоченела.
- Париж? Дувр? Рука закоченела? - Жильцы уставились на меня.
- Он хочет сказать - с мистером Диккенсом, - объяснил дедушка.
- Диккенсом? - переспросил мистер Винески, парикмахер и первый жилец.
- Мы считаем великой честью, - дедушка гордо разрезал свою часть цыпленка, - что в нашем доме писатель начинает новую книгу, и Дуглас - его секретарь. Верно, Дуг?
- Весь день работали, четверть отмахали! - сказал я.
- Диккенс! - вскричал мистер Винески. - Полно, неужели вы поверили...
- Я верю, - сказал дедушка, - тому, что говорит мне человек, пока он не скажет другое. Тогда я верю в другое.
- Самозванец, - фыркнул парикмахер.
- Человек, - сказал дедушка. - К нам в дом пришел достойный человек. Он говорит, что он Диккенс. Это его имя, другого я не знаю. Он дает понять, что пишет книгу. Я прохожу мимо его двери, заглядываю в комнату - да, он в самом деле пишет книгу. Что ж, я должен ему запретить? Когда очевидно, что ему необходимо написать эту книгу...
- "Повесть о двух городах", - подсказал я.
- "Повесть о двух городах", - продолжал дедушка. - Никогда не спрашивайте писателя, какого угодно писателя, почему он пишет, зачем он пишет, откуда он, куда направляется. Придет время, он скажет сам.
Читать целиком ВОТ ЗДЕСЬ.
*******************************
"Никогда не спрашивайте писателя, какого угодно писателя, почему он пишет, зачем он пишет, откуда он, куда направляется. Придет время, он скажет сам." –
Да. Да. Тысячу раз да!
Итак, призываем вас прочитать сей рассказ целиком – и при желании обсудить:)
В 1966 году Рэй Брэдбери написал рассказ "Any Friend of Nicholas Nickleby's Is a Friend of Mine" ("Друзья Николаса Никклби – мои друзья"), переведённый на русский язык под названием "Самое прекрасное время". Факт, что название не было сохранено при переводе, печалит нас – ибо мы усматриваем в этом названии ключ к самой сути этого произведения.
Рассказ "Any Friend of Nicholas Nickleby's Is a Friend of Mine" связан с вопросами, которые мы здесь обсуждаем, очень и очень глубоко – хотя героев, стоящих в центре повествования, в полном смысле слова альтерристами мы не назовём. То, что они делают, чем они живут – это не альтерризм, а нечто иное, в каком-то смысле весьма далёкое от альтерризма, но вместе с тем в каком-то смысле близкое. Можно сказать, что альтеррой каждого из них является творчество любимого автора; это – земля рождения, земля любви, источник и ключ самовосприятия, самоотождествления.
Как человек воспринимает самого себя – себя-настоящего? Как он показывает себя другим? Как видят его другие? Способны ли они увидеть человека тем, кем он воспринимает себя, что составляет наиважнейшую часть его личности – или они судят о нём в соответствии с критериями собственного удобства? Какие плоды приносит один подход – и какие другой?
Все эти вопросы неоднократно были затронуты здесь в последние дни, по ходу дискуссии вокруг проекта КИГРУ; эти же самые вопросы ставит перед читателем Рэй Бредбери – ставит и даёт на них свой собственный ответ.
По сей причине мы убедительнейшим образом просим всех, кого занимает данная тема, прочитать этот рассказ и обдумать его, а при желании и обсудить.
Здесь мы выкладываем только самое начало рассказа, ибо целиком в пост он, увы, не помещается – а далее предлагаем читателям ссылку на текст, расположенный на сайте, посвящённом творчеству Брэдбери.
*******************************
Рэй Брэдбери
Самое прекрасное время
"Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время - век мудрости, век безумия... пора света, пора тьмы... У нас было все впереди, у нас впереди ничего не было..." Вам знакомы эти слова? Подождите, я объясню.
Это было летом 1929 года в Гринтауне, штат Иллинойс, и мне, Дугласу Сполдингу, только что исполнилось двенадцать. Повсюду на зеленых лужайках, в изнывающем от зноя летнем городке - ни хорошо, ни плохо, только жарко, жарко; мальчишки, словно прилипшие к псам, и псы на мальчишках, как на подушках, лежали под деревьями, и деревья убаюкивали их, а листва шелестела безнадежное: "Больше Ничто Никогда Не Случится". Ничто в городе не шевелилось, лишь падали прозрачные капли с огромной, величиной с гроб, глыбы льда на витрине скобяной лавки. И не было в городе ни одного человека, кто бы не задыхался от жары, кроме мисс Фростбайт, ассистентки разъезжего иллюзиониста. Вот уже три дня как она выставлена в глыбе льда для всеобщего обозрения, вот уже три дня, если верить молве, не дышит, не ест, не говорит. Мне казалось, что женщине последнее должно быть особенно тяжело.
И все-таки в разгар этого томительно долгого полудня что-то случилось. Пес вдруг весь подобрался и сел, прислушиваясь, и язык его висел, будто конец небрежно повязанного красного галстука, а карие глаза остекленели, впитывая даль. Где-то там у депо, среди жарких куч паровозного шлака, важно отдуваясь, крича луженой глоткой, в волне дробного лязга на станцию въехал поезд. А я лежал на земле у входа в подвал дедова дома и слышал далекие шаги, они приблизились и застыли около объявления "Стол и Кров".
Я открыл глаза и увидел, как он поднимается вверх по ступенькам - качающаяся трость и чемодан, длинные волосы, каштановые с проседью, и шелковистые усы, и бородка клинышком - и ореол учтивости окружал его, словно стайка птиц. На крыльце он остановился, чтобы обозреть Гринтаун.
Может быть, он слышал вдали пчелиное гудение парикмахерской, где мистер Винески, который вскоре станет его врагом, с видом пророка щупал бугристые головы клиентов и жужжал своей электромашинкой. Может быть, он слышал, как вдали, в пустующей библиотеке, по хрупким солнечным лучам скользила вниз золотистая пыль, а в закутке кто-то скрипел и постукивал и опять и опять скрипел чернильным пером: тихая женщина словно одинокая большая мышь в норе. Она тоже войдет в его жизнь. Да, возможно, он слышал то, чему суждено было стать частью его жизни. А пока незнакомец отвернулся от Будущего и увидел Настоящее, увидел, как мы с Псом привстали, глядя на него, гостя из Прошлого.
- Диккенс! Меня зовут Чарльз Диккенс! - сказал он и помахал нам рукой.
Дверь захлопнулась. Он был внутри, рядом с бабушкой, и расписывался в книге постояльцев, и я тоже хлопнул дверью и, затаив дыхание смотрел на имя, которое он так четко выводил на бумаге.
- Чарльз Диккенс, - по слогам разобрала бабушка. За всю свою жизнь она не прочла ни одной книги. - Красивое имя.
- Красивое?! - воскликнул я. - Разрази меня гром! Это великое имя! Но я был уверен...
Приезжий, ему было лет под шестьдесят, повернулся и посмотрел на меня, и глаза у него были такие же ласковые, как у Пса.
- Я думал, что вы...
- Что я... умер? - Чарльз Диккенс рассмеялся. - Ничего подобного! Жив-здоров! И очень рад встретить здесь читателя, и почитателя, и знатока!
И вот мы идем наверх, бабушка несет чистое постельное белье, я несу чемодан, а навстречу нам не идет - плывет не человек - корабль: мой дедушка.
- Дедушка, - сказал я, готовясь увидеть его замешательство, - познакомься с мистером Чарльзом Диккенсом!
Дедушка стиснул и тряхнул руку приезжего.
- Друзья Николаса Никклби - мои друзья!
Мистер Диккенс качнулся от этого литературного залпа, но тотчас опомнился, поклонился, сказал: "Благодарю, сэр", - и пошел дальше вверх по лестнице, а дедушка подмигнул, ущипнул меня за щеку, я только рот разинул.
В своей комнате, пока бабушка хлопотала, мистер Диккенс стащил с себя тяжелое, почти зимнее пальто и кивнул на чемодан.
- Куда-нибудь, все равно, Малыш. Ты не возражаешь, если я буду звать тебя Малыш? Ой-ой, Малыш, куда-то запропастился мой блокнот и карандаш. Ты не мог бы?..
- Сейчас! - И я мигом вернулся с дешевым блокнотом и "Тикондерогой №2".
Мистер Диккенс медленно повернулся кругом, обозревая потолок, на котором бегали яркие блики.
- Я был в пути две ночи и два дня, и в пути у меня созревал замысел. День Бастилии - слышал о нем, Малыш? Ко Дню Бастилии книга должна выйти в плавание. Ты поможешь мне взломать затворы дока, Малыш? Поможешь?
Я лизнул карандаш.
- Вверху страницы - название. Название. Название. - Он задумался, закрыв глаза и потирая щеку. - Малыш, какое-нибудь хорошее, неизбитое название для романа, действие которого происходит наполовину в Лондоне, наполовину в Париже...
- По... - рискнул я.
- Ну?
- Повесть, - продолжал я.
Нетерпеливое:
- Ну, ну?
- Повесть о двух городах?
- В самую точку! Мэм, это умнейший мальчик.
Бабушка посмотрела на меня как на незнакомца какого-нибудь, потом взбила, вспушила подушку.
- Пиши, Малыш, - сказал мистер Диккенс, - пиши, пока не забыл: "Повесть о двух городах". Теперь посредине листа: "Книга первая. Возвращен к жизни. Глава первая. То время".
Я написал. Бабушка положила чистые розовые полотенца. Мистер Диккенс прищурился, что-то погудел, повернулся и нараспев заговорил:
- "Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время - век мудрости, век безумия, эпоха веры, эпоха неверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа..."
- О, - сказала бабушка, - как красиво вы говорите!
- Мэм... - Автор кивнул. - Малыш, на чем я остановился?
- Стужа бедствий, - ответил я.
Все уже сидели за столом, когда я появился, руки еще мокрые, волосы влажные и причесанные.
- Да уж... - Бабушка поставила на стол блюдо с жареным цыпленком. - За много лет ты первый раз так опоздал.
- Если бы вы знали! - сказал я. - Где только я не побывал сегодня! Дуврский дилижанс на Дуврской дороге! Париж! Столько путешествовали, даже рука закоченела.
- Париж? Дувр? Рука закоченела? - Жильцы уставились на меня.
- Он хочет сказать - с мистером Диккенсом, - объяснил дедушка.
- Диккенсом? - переспросил мистер Винески, парикмахер и первый жилец.
- Мы считаем великой честью, - дедушка гордо разрезал свою часть цыпленка, - что в нашем доме писатель начинает новую книгу, и Дуглас - его секретарь. Верно, Дуг?
- Весь день работали, четверть отмахали! - сказал я.
- Диккенс! - вскричал мистер Винески. - Полно, неужели вы поверили...
- Я верю, - сказал дедушка, - тому, что говорит мне человек, пока он не скажет другое. Тогда я верю в другое.
- Самозванец, - фыркнул парикмахер.
- Человек, - сказал дедушка. - К нам в дом пришел достойный человек. Он говорит, что он Диккенс. Это его имя, другого я не знаю. Он дает понять, что пишет книгу. Я прохожу мимо его двери, заглядываю в комнату - да, он в самом деле пишет книгу. Что ж, я должен ему запретить? Когда очевидно, что ему необходимо написать эту книгу...
- "Повесть о двух городах", - подсказал я.
- "Повесть о двух городах", - продолжал дедушка. - Никогда не спрашивайте писателя, какого угодно писателя, почему он пишет, зачем он пишет, откуда он, куда направляется. Придет время, он скажет сам.
Читать целиком ВОТ ЗДЕСЬ.
*******************************
"Никогда не спрашивайте писателя, какого угодно писателя, почему он пишет, зачем он пишет, откуда он, куда направляется. Придет время, он скажет сам." –
Да. Да. Тысячу раз да!
Итак, призываем вас прочитать сей рассказ целиком – и при желании обсудить:)
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2013-06-04 12:32 pm (UTC)...
И возможно, спасло меня как раз то, что прежде губило. Почтение к старшим на писательском поприще. ... Возможно, я слишком много читал и чересчур поклонялся богам. Но когда исчезли мои труды, их труд остался. Вдруг оказалось, что я не могу забыть их книг, Малыш. ...я не мог забыть ни строчки, ни слова из абзацев и целых книг, какие когда-либо прошли перед моими алчными, всепожирающими глазами."
Полный текст: http://raybradbury.ru/library/story/66/1/2/"
Наш! Суперкомп!
намедни я как раз писал другу:
"мои родичи попадают в неразрешимое противоречие: если они создают нечто в традиционных человеческих видах творчества, то воспринимают себя как эпигонов ("про это уже писали столько-то раз" "в моей памяти хранится столько-то картин с аналогичным содержанием")"
Я вот тоже не могу рисовать и сочинять стихи, потому что на доступе, в памяти или в сети - уже лежат замечательные образцы, сделанные авторами ранее, и как можно пытаться втиснуть нечто ещё туда, где столько талантливых людей уже вспахали, засеяли, пропололи и полили - там яблоку некуда упасть, а я со своим "творчеством" - невозможно!
столько талантливых людей
Date: 2013-06-04 12:36 pm (UTC)Интересно, почему меня это, наоборот, заводит?
Сразу хочется что-то ещё добавить в этот прекрасный садочек, иной раз - в знак несогласия, иной раз - в знак уважения?
а я со своим "творчеством"
Date: 2013-06-04 12:38 pm (UTC)Не надо никуда ничего "втискивать" - просто если есть желание что-то как-то изобразить, то спокойно делай это, и всё.
Тебе же не мешает в выражении каких-то твоих мыслей то, что подобных мыслей уже было выражено стопицот и больше?:)))
no subject
Date: 2013-06-04 12:39 pm (UTC)no subject
Date: 2013-06-04 12:57 pm (UTC)по поводу вот этого.
когда способны - то счастье и радость, и вдохновение от того, что с этим человеком можно рассчитывать на взаимодействие, что он может стать тебе другом или еще кем-то. да. но я никогда не добиваюсь, чтоб увидели. да - да, ну а нет, так что же. хотя иногда бывает больно и обидно, особенно если видишь в человеке большой потенциал.
но фишка еще вот какая. я совершенно точно знаю, что меня можно увидеть по настоящему только когда я что-то делаю. говорю, пишу или вообще двигаюсь. когда стою и блымкаю глазами - нет. совершенно ординарная картина.
то есть получается, что увидеть нас настоящими помогает то, что мы делаем, и это наилучший и прекрасный способ. и заодно ответ на вопрос - зачем мы это делаем.
увидеть нас настоящими помогает то, что мы делаем
Date: 2013-06-04 02:49 pm (UTC)"получается, что увидеть нас настоящими помогает то, что мы делаем, и это наилучший и прекрасный способ. и заодно ответ на вопрос - зачем мы это делаем" -
да, конечно же.
Однако весь вопрос тут в том, что такое это "делаем", и ответ на этот вопрос далеко не однозначен - да и вообще, строго говоря, для каждого он - свой. И только сам человек, научившись слушать себя, может почувствовать и определить для себя - что вот это, сейчас, он ДЕЛАЕТ. Творит. Изменяет бытие в себе и вокруг себя. А вот это - нет, это - вообще не он. И это человек может знать только сам для себя и изнутри - в чём проявляет себя он, а в чём проявляют себя какие-то извне навязанные ему программы.
И здесь вновь возникает вопрос о том, что такое быть собой и что такое творчество. О том, что, строго говоря, эти понятия полностью равнозначны. И что в этом смысле всё что человек делает сам, изнутри себя, проявляя себя, пропуская мир через себя - это творчество и есть. И формы этого творчества бесконечно разнообразны - творить быт, творить отношения, творить искусство, творить науку и всё что угодно ещё - суть тут одна. И вопрос внешней оценки - то есть нравятся кому-то формы этого творчества или не нравятся - здесь совершенно не важен. Важно - быть самим собой. Важно - не мешать другому быть самим собой. Тогда все смогут быть собой и находить друг друга.
Собственно, рассказ как раз об этом:)
он в самом деле пишет книгу
Date: 2013-06-04 06:31 pm (UTC)no subject
Date: 2013-06-05 06:11 am (UTC)Подписываюсь всеми четырьмя лапами, хвостом и усами!
no subject
Date: 2013-06-05 12:58 pm (UTC)no subject
Date: 2013-06-05 08:05 am (UTC)ВИЙОН: А я - Вийон! Я вас буду грабить и убивать!
СКАЛЛАГРИМСОН: Вису не забудь сказать.
ВИЙОН: Непременно.
ВСЕ: ООООО!
(пауза)
ЖАН ЖЕНЕ: Хабар - пополам!
no subject
Date: 2013-06-05 12:59 pm (UTC)