![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alterristikaЗеркало сумрачных вод, или Дверь накануне
Важно или не важно теперь, какой была Лялька?..
Мелкая, вёрткая, прыткая, россыпь кудряшек, мордочка обезьянья, черты пляшут как в клипе – "а! у! о! э!" – то высокомерная леди, то нахальный бесёнок. "Моё имя Сухова Аннета, но я его терпеть не могу, мои друзья зовут меня только Ляля, запомни!" – запомнить-то легко, однако при созвоне в городе я оробела: дачное лето вдали, здесь мы другие… "Пожалуйста, мне Сухову Аннету!" – "А никакой Аннеты дома не-е-е-ету!" – пропел жеманный голосок, "би-би-бе-бе-бе!" – ехидно подхватила трубка; далее последовал втык: "я говорила же! Аннета – в школе, с друзьями – только Ляля". Какое такое было это "далее", я, увы, не помню – может, я таки дозвонилась ей зимой, может, получила заслуженный втык сильно позже, снова на даче.
Если память не лжёт, мы общались с Лялькой два лета подряд, в 1970 и 1971; то, о чём я хочу рассказать, произошло во второе наше лето, последнее. Мне было десять с половиной, Ляля была чуть помладше, но сильно бойчее – в играх лидировала, вводя меня в бешеный восторг: привычные игровые партнёры мне уступали. За два лета мы сто раз поиграли в обычное и тыщу раз в необычное – например, в археологов, которые рыли землю на заднем дворе, встречая всё более и более странные на вид породы. Мы миновали розовую, зелёную, оранжевую, жёлтую, встретили совсем уж необыкновенную, небесно-голубую – но когда вернулись к раскопу после минутного отвлечения, на месте её не обнаружили. "Голубая земля убежала!" – провозгласила Лялька с круглыми глазами, и мы внесли сей факт в научные анналы. Я хочу подчеркнуть, что мне было с ней интересно – безумно интересно! – однако ничего подобного тому, о чём пойдёт речь, мы с ней вместе не переживали – ни до, ни после того.
Если память не лжёт, очередной заход был таков: "а теперь давай делать домик для эльфов!" Может, Ляля где-то такое читала, может, вообразила сама (ноосфера рулит:)) – но замысел состоял в том, что если приготовить годное жилище, то Маленький Народ непременно заметит его и поселится, ну или будет захаживать – как повезёт. Новое предложение заинтриговало меня, захватило – не более того. Ни она, ни я не ожидали, чем дело кончится.
Пару дней мы в волнениях прыгали по саду, выискивая и обустраивая подходящее место – это была уютная ямка в корнях здоровущего дерева, теперь уже не помню, берёзы или сосны. То, что мы с Лялькой общими усилиями соорудили, было скорее комнатой, чем домиком – точнее всего будет сказать "горницей", полуприкрытой сверху, этакой светёлкой под навесом, как если бы она располагалась на верху башни. То ли грот-пещера, то ли гнездо – в этом устройстве изначально была томительная странность, будто пространства малость наезжали друг на друга; слов "междумирье", "арка", "портал" ни она, ни я не знали.
По завершении трудов мы разошлись с уговором вернуться в определённый час, одна не раньше другой – чтобы одновременно увидеть, являлись ли эльфы. Понятия не имею, чем занималась Ляля до часа икс, однако к дереву мы и впрямь подошли хором; хором кивнули друг другу, хором склонились и взялись за крышку-навес, хором охнули.
И оказались по разные стороны незримой черты.
Что это было? что мне открылось тогда? – многие годы спустя я пыталась вспомнить это, увидеть снова, и не могла. Помню простое: два-три предметика на рукотворном столе – зеркальце, расчёсочка, может ещё что-то, всё размером с детский мизинец; помню исступлённый Лялькин вопль "я не приносила этого, честное слово, не приносила!" – Ляля кричит, и я верю ей, хотя понимаю, что эти мелкие штучки она конечно же принесла! – но это не важно, потому что она не приносила главного, того что встало над нами во весь рост, того что обеих нас окружает; она не приносила этого, оно развернулось само.
В какой-то момент (совсем недавно, более сорока лет спустя событий), я вдруг отчётливо вспомнила то ощущение, и поняла, что была неправа, пытаясь снова и снова увидеть тогдашнее: слово "видеть" здесь вообще не подходит! – то, что было, скорее сродни обонянию-осязанию, запаху-вкусу… Как объяснить? – перечисляемое ниже может послужить только чем-то вроде, это не оно, но – нечто вроде, из того же ряда:
раннее детство, ёлка в огоньках, запах-свет-шуршание подарочных завёрток, курильница-домик-пряник в полутьме, крахмальный остролист с красными шариками-ленточками… благоухание теста, солоноватая пухлость и хруст пирога, настоящесть праздника, насыщенность бытия! –
такое иногда бывает во сне, и, проснувшись, невозможно пересказать переживание словами; такое бывает, когда открывается дверь в альтерру – ослепительная полнота телесного вхождения, взрыв восторга рождения в новой плоти на новой земле.
Да, передо мной открылась тогда моя дверь, одна из моих дверей – моя, но не Лялькина. Мы обе были охвачены пространством портала, но войти в мою дверь она не могла, а может быть, не хотела – да, впрочем, оно и к лучшему: эта дверь точно была не её.
Трудно судить о том, что произошло так давно и к чему долгое время нельзя (невозможно!) было прикасаться, однако теперь мне кажется, что тогда я ощущала всё примерно так же, как и сейчас, только не умела формулировать это нужным языком. Я бессловесно понимала, что происходящее с нами – таинство, где зримые материальные предметы обозначают незримое-неощутимое, однако не менее реальное, чем мы сами; другое, чем эти предметы, но сцепленное с ними через смысл – через смысл, а не физически, поэтому совсем не важно, что Лялька втихаря принесла и подложила их сюда! – поэтому правильно верить Ляльке, что она не приносила.
Скорее всего, Ляля сама не ожидала, что мне натурально откроется моя дверь; похоже, она оказалась в потрясении и совершенно не знала, что делать дальше. Пару-троечку дней мы ещё вокруг портала вертелись, наблюдая мелькающие тени в плащах, перебрасываясь бессвязными восклицаниями, после чего постепенно отступили от черты; снова и снова скажу, что я эти фигурки реально видела – но, конечно, видела не физическими глазами, не здешними. Пространства вокруг портала накладывались друг на друга, аберрировали, мерцали… Никаких "приключений" не было – думаю, Лялька была не в силах ни повести меня внутрь, ни играть в то, как будто бы мы с ней пошли внутрь, на самом деле пребывая снаружи. Мне кажется, она просто не дерзнула делать то, чего не умела – боялась испортить уже получившееся. За этой ей отдельное огромное спасибо.
История наших с Лялькой отношений на этом закончилась, хотя какое-то время мы ещё общались – мирно, ладно, без конфликтов, но и без особого драйва; это была светлая и благополучная часть повествования, а вскорости уже и пойдёт страшная – но сперва я отвлекусь, чтобы порассуждать об аберрациях масштабов вокруг портала.
Говоря о Маленьком Народе, мы с Лялькой несомненно имели в виду и размер – однако не "только размер", а вот именно что "в том числе и размер". Повторю, мы не смыслили в философии (как минимум я), однако ощущение, что в этом названии скрыто указание на "инаковость", у нас было. Маленький Народ – иной, чем все здешние-"большие" – приходит через маленькую дверь, через дверь в иной мир; мы делаем наш портал маленьким не потому, что нам не выстроить большую "горницу" – а для того чтоб подчеркнуть, что здесь пролегает граница Иного.
Мы с Лялькой действительно ожидали, что приходящие эльфы будут маленького размера, однако вряд ли я ошибусь, предположив, что реально подразумевалось некое "двоение взгляда": к примеру, изображения героев на телеэкране маленькие – но зрители прекрасно понимают, что речь об обычных людях на обычной земле. Так же и здесь: наблюдая движения стремительных фигурок, мы представляли их "в полный размер" – как если б мы были мелкими, как они. Как выглядело при этом окружающее? – вспоминается, что оно было довольно странным: наблюдаемый мир по масштабам не совпадал ни с нашим-обычным (типа "дерево толщиной с человека"), ни с тем, что можно было придумать, соотнося размеры фигурок с размерами здешних деревьев (типа "дерево толщиной с дом"). Не так и не сяк! – оно было реально иное, это окружающее, но разглядывать его нам было некогда. Время для такого вглядывания, тем более для размышлений о перепадах масштабов при порталах, наступило много, много, много лет спустя. Помню, как я замерла, увидав знаменитые "Сады Стива Вина" – сердце ухнуло, воображение мгновенно дорисовало: делаю шаг вперёд, уменьшаясь на ходу – и вот я уже в размер этого сада величиною с ладонь – и вот я вхожу в него и вижу, что снаружи он вроде кочки у края тротуара, но внутри он уходит вдаль до самого горизонта – ааааа, прощайте, снаружные, больше я к вам не вернусь!..
Теперь про страшное.
В сентябре 1971 я как обычно пошла в школу, в четвёртый класс; нет уверенности, что всё произошло прямо-таки первого числа – скорее это было третье-четвёртое, когда с расписанием устаканилось и начались уроки немецкого. Немецкий нам давали третий год, вдобавок я, дочь преподавательницы "дойча" в универе, была и вовсе знакома с ним с детства – так что на занятиях привыкла расслабляться. Тем более, первая встреча после лета заведомо, как говорится, не могла предвещать. Однако случилось вот что.
После первых взаимных мимими наша преп (и, кстати, завуч) Ирина Николаевна предложила экспромт: пусть каждый вотпрямощас, без подготовки, по-немецки расскажет о самом интересном, что видел летом. Группа загудела – мы занимались не классом, а по группам, примерно вдесятером – и все по очереди, как сидели по партам, стали кратенько рассказывать о своём.
Подошла моя очередь, я встала, вздохнула – и... Кой чёрт меня дёрнул говорить об этом? – сказать затрудняюсь. Кто знает меня, тот в курсе моей привычки говорить лишнее, притом некстати; утешаюсь мыслью, что сие вписано в мой интерфейс – какая-то специфическая оборотка открытого общения. Пусть так. Тем более что это реально было самым ярким переживанием лета, вдобавок перспектива иноязычного изложения будоражила, пьянила – какое-то отстранение, как если бы рассказ оказывался анонимным. Так мне казалось тогда.
Но не тут-то было.
– Мы с подругой повстречали Маленький Народ! – уверенно начинаю я по-немецки. – Мы сделали красивый домик, и он к нам пришёл.
У Ирины Николаевны отвисает челюсть и округляются глаза.
– Вы с подругой нашли ребёнка?! – восклицает она также по-немецки, затем постепенно успокаивается. – Вы повстречали на дороге ребёнка и отвели его домой?
Я перевожу дыхание, уже испытывая некоторые сомнения, однако храбро по-немецки же продолжаю:
– Нет, речь не про маленького ребёнка, а про Маленький Народ! Это такие... (я затрудняюсь, моих языковых познаний не хватает) …такие сказочные существа! Мы позвали их, и вот...
– Чтооо?! – не срываясь с немецкого, завуч энергично трясёт голубыми кудрями, словно желает вытрясти бред из ушей – поседевшая Мальвина, добиваемая дубиной-Буратиной! – Какие сказочные существа?! Вы с подругой ходили в кино?
Я вновь начинаю говорить, но постепенно запутываюсь, отчаиваюсь – оттого ли она не слышит меня, что я недостаточно владею немецким, или от чего-то иного?
– Всё, ничего не понимаю, давай по-русски! – сдаётся Ирина Николаевна. – Что у вас там такое произошло?!..
Надо ли говорить, что мои объяснения на русском были восприняты не лучше? Завуч переспрашивала меня раза четыре, наконец изнемогла и отвязалась; слушая других, нет-нет да бросала в мою сторону странные взоры.
Я решила, что проехали – но, опять-таки, не тут-то было.
Вечером меня подозвала мама: "Ирина Николаевна говорит, что ты на уроке рассказывала что-то непонятное. Пожалуйста, объясни, о чём речь?" – вздохнув, я повторила то что говорила днём, уже заранее настраиваясь на фиаско. Да, мы с подругой делали домик для эльфов. Да, эльфы пришли. Да, мы их видели. Да, это было очень интересно. Подчеркну, я уже ожидала, что ничего хорошего не получится, скорей всего из-за того что произошло на уроке; логически рассуждая, я, наоборот, должна была бы рассчитывать на понимание с маминой стороны – сейчас объясню почему.
За пару лет до событий мы с мамой как-то раз ехали в электричке в районе Лисьего Носа, там такие романтичные из окна виднелись домики – крышечки островерхие, башенки деревянные, стёклышки разноцветные; я бурно выразила восторг, мол, насколько это лучше городских коробок! – чем, видно, вызвала интерес у дядьки напротив, начался разговор. Дядечка был солидный, чуть ли не с седыми усами, этакий отставной капитан дальнего плавания (не поручусь, что в нём было что-нибудь формально морское, скорее общая овеянность), с классическим литературным языком – матушку мою очаровал враз. "А знаете ли вы, друзья мои, как строят свои дворцы гномы? Я могу рассказать об этом совершенно достоверно!" Несмотря на впечатление от знакомства, в памяти моей не сохранилось деталей повествования – помню только, что общение с Маленьким Народом у него было личное, что скорее он был вхож в страну гномов, чем они строились у него в саду, и что они были крупнее наших с Лялькой эльфов – не с палец, а с локоть. Распрощавшись с дядечкой на платформе, мама очень серьёзно сказала, сжимая мне руку: "Как нам с тобой повезло! Это настоящий сказочник. Запомни эту встречу, Кируша, такое нечасто в жизни бывает, поверь мне!"
Кируша запомнила, да.
Надо сказать, ощущение у меня и тогда осталось смешанное: с одной стороны, мама назвала дядьку "сказочником", то есть вроде как не сочла его слова за правду, с другой – слушала с таким пиететом, да и потом вспоминала с таким благоговением, что очевидно было – она одобряет. Одобряет, но не доверяет? Восхищается, но не принимает всерьёз?.. Для меня-тогдашней это так и осталось шарадой. Тем не менее, логически рассуждая, следовало бы ожидать от мамы одобрения и мне – однако почему-то опасений было больше чем надежд.
И не зря.
– Кируша, доченька, скажи, ведь ты на самом деле ничего не видела, ведь ты всё выдумала? – голос у мамы мягкий, ласковый, она как будто успокаивает самоё себя. – Ирина Николаевна говорит, это может быть опасно, если вовремя не начать лечения – сойдёшь с ума. Если ты и правда что-то видела. Но ведь ты ничего не видела, ты всё придумала, да?
– Нет, мамочка, я правда видела.
– Доченька, но ведь этого не может быть. Так не бывает. Ты специально придумала, чтоб было интереснее играть. Ведь да?
– Нет, мамочка, я не придумывала. Было очень интересно, потому что это было взаправду.
– Доченька, если ты будешь повторять, что это было взаправду, ты сама поверишь в это и сойдёшь с ума. Ирина Николаевна знает что говорит, может получиться так, что тебе придётся лечиться у врача.
– Мамочка, ну ты же сама знаешь – я не сумасшедшая! Я такая же, как всегда. Мне не нужно никакого врача.
– Тогда скажи, что ты всё выдумала. Если ты всё выдумала – значит, ты не сумасшедшая, а просто фантазёрка, в этом ничего страшного нет. Пожалуйста, скажи, что ты придумала, что вы заигрались – и навыдумывали невесть чего.
– Нет, мамочка, это неправда. Я не люблю говорить неправду. Я ничего не придумывала. Я понимаю теперь, что лучше мне было ничего не говорить, но я же рассказала именно потому, что это было. Это было самое интересное за лето.
– Кируша, пойми, так нельзя. С этим необходимо что-то делать. Ирина Николаевна спросит, какие я приняла меры, сводила ли я ребёнка к врачу – что я должна ей ответить? Если ты всё придумала, к врачу не надо. Я ей так и объясню. Ведь ты же не могла на самом деле этого видеть, правда? С тобой ведь на самом деле всё в порядке, ты просто сочинительница, умница-затейница, ты ж моя доча! – мама норовит обнять Киру, Кира уворачивается.
– Мамочка, пожалуйста, не заставляй меня говорить неправду. Я не хочу говорить неправду, мне от этого плохо.
– Вот и не надо говорить неправду, не надо! Не говори, что ты видела незнамо что, скажи, что сочинила. Я же знаю, что это правда и есть!
– Нет, мамочка, я не сочинила. Я правда видела.
Мама садится, встаёт, берётся за голову, берётся за грудь:
– Доченька, пожалуйста, не пугай меня, не своди меня с ума. Ты же видишь, мне уже плохо, я боюсь, что придётся звать врача. Пожалуйста, перестань капризничать, скажи что вы просто играли.
Кира сжимает кулаки, сцепляет ладони в замок, обхватывает себя руками:
– Мамочка, пожалуйста, не вынуждай меня лгать. Ты же знаешь, мне плохо от вранья. Я не хочу врать, давай закончим, пожалуйста. Мне тоже и так уже плохо.
– Ах, тебе плохо?! – мамино лицо багровеет, на висках капельки пота. – Ты даже думать не хочешь, как плохо сейчас твоей маме! Немедленно согласись, что ты всё выдумала, иначе я вызываю врачей – тебе и себе!..
Сколько времени могло длиться такое? То думается – ну не больше часа, то кажется – нет, целый вечер. Очевидно лишь, что до ручки дошли мы обе, и что мы всю дорогу были наедине. Больше в этот ад, к счастью, никто не попал.
Почему я упорствовала, отчего не хотела сказать "дадада, я сказочник, как тот дядя, отвяжись!"? – может, это трудно представить тем, кто устроен иначе, однако я уже тогда понимала, что лгать мне и впрямь нельзя. Особенно в важных вещах. Не могу вспомнить, был ли у меня соответствующий опыт, или я знала это интуитивно – но понимала я это очень отчётливо. Тем более, если речь о том, чтобы назвать бывшее небывшим – то есть произнести отречение.
Вместе с тем у меня-десятилетней уже было представление, что врачи, которые лечат психов, реально могут свести с ума – лишить памяти, соображения, заставить воспринимать всё наоборот. В этом смысле я вполне трезво оценивала опасность – не то чтобы легкомысленно думала "наплевать, ничего мне врачи не сделают, да мама и вызвать их побоится!", а скорее надеялась, что утомлю маму препирательством, а там она переключится и забудет.
Как доехали до точки кипения, как я дрогнула, как пошла на отречение – не помню совсем. Скорей всего, в этом месте стоит защита: "не влезай, убьёт!" Надо полагать, я таки сочла дешевле скрестив пальцы сказать "да, придумала", потому что матушка моя уже с визгом трясла телефон – в самом деле могла позвонить, на пушку брала?.. – в таком состоянии порой делаются безумные шаги. Помню только, что расплата наступила тут же. Едва отзвучали слова отречения, как внутри всё начало рушиться – так обваливается подраненный землетрясением замок, так осыпается прахом вернувшийся из царства бессмертных на землю. Пережитое счастье отступило от меня за моё отступничество, воздушные картины осели пеной, свет погас – ноги подкосились, я рухнула на пол в рыданиях. "Мамочка, мамочка, можно я хоть сказки про них сочинять буду?!" – выла я, обращаясь по преимуществу не к мамочке, а к себе, в тщетной попытке ухватить за краешек отрывающееся от земли небо; куда там! – клочья эмоций, ошмётки смыслов, шкурки надежд.
Такая вот пошлятина, да:)
А что мамочка-мамочка? Честно говоря, не знаю даже, что она делала в тот момент – наиболее вероятно, умчалась в ванную пить корвалол, крикнув не оборачиваясь "хватит, прекрати немедленно этот театр!" Не знаю, как она дальше разговаривала с Ириной Николаевной, да и вообще, состоялся ли разговор, так ли уж он Ирине Николаевне был нужен. Во всяком случае, между мною и мамой сия тема надолго оказалась закрыта. Не поручусь, что я не спрашивала её никогда – мы неоднократно выясняли всякие отношения, в общем-то в течение всей жизни нет-нет да заговаривали о важном – однако если даже и да, она скорее всего сперва не могла вспомнить, о чём я, а потом пожала плечами: "наверно, я просто сильно испугалась за тебя, дитя моё, ты должна меня понять!.." – ооох! да понимаю я, чоужтам, понимаю…
Наступивший учебный год я проходила бездыханной – есть-пить-спать не отказывалась, даже отметки сносные приносила, но внутри было пусто. Меня не было. Некоторое подобие тепла приносил зоокружок, где можно было обниматься с ужами и черепашками; больше на тот год не помню ничего. В апреле вроде начало отпускать – набухающие мать-мачехи, терпкий запах с помойки, снующие на солнцепёке жуки… – внутри зашевелилось, но прикасаться к обломкам я не могла. Вообще весна – не моё, моё время осень; как прошло лето, не помню, а осенью накатили воды – и я ожила.
Тёмные канавы Сестрорецка, по колено затопившие берёзы, по грудь ивняки; строгая светлая гладь над бетоном у опустевшего пляжа; чистые, глубокие травяные лужи в скверах у дома и около школы – я не заметила возвращения в город, пока пристально, заворожённо вглядывалась в зеркало вод. Недвижные, молчаливые, прозрачные, листья на дне, травы стоят как морские – лужи на газонах насыщали, возвращали кровяной ток. Зеркало сумрачных вод отражало меня-подлинную, меня-исцелённую; внутреннее пространство омывалось, срасталось, вставало из недр – долго ли коротко, моя дверь растворилась, я вновь стала видеть.
Маленькие фигуры в плащах бродили по здешним склонам, пускались вплавь, странствовали на лодках; взгляд мой скользил за ними всё дальше и дальше, в их мир – где гигантские деревья годами стояли по пояс в воде, где жилища строились в нижних развилках и дуплах: то ли гнёздышки, то ли гроты, оснащённые лёгкими лодками. Лодки были основным транспортом лесных жителей, воды были для них всем – колыбелью и гробом, питающей грудью и ложем утех; даже в периоды обмеления лесовики не расставались с челноками-плоскодонками, полагая сушу не слишком надёжной. Это племя именовало себя блейками, от слова "блейк" – "тёмный/ чёрный" и одновременно "блейк" – "отражение/ блик": воплощённые отблески жизнедательной материнской стихии, чада глубоких вод.
Девочку, за которую зацепился мой взор, звали Лилья – что означало "капля" и вместе с тем было именем водяного цветка. Лилья была подростком, примерно как я или чуть постарше, вполне самостоятельным и умелым по части охоты, рыбалки, местного домоводства и прочих лесных искусств; следует отметить, что Лилья ни в коем разе не была мной – я наблюдала за ней как за любимым героем, сопереживая, но не сливаясь. Между делом скажу, что в любимых героях моих бывали и мальчики, и девочки, да и вообще я с детства безмятежно воспринимала себя андрогином, по поводу чего также имелись трения с мамой: услыхав как-то раз, что я не просто девочка, а одновременно девочка и мальчик, мама заявила, чтобы я так не говорила, потому что такое существо урод! Я была малость шокирована, потому что уродом себя отнюдь не считала – спорить не стала, но соответствующую галочку поставила. Было это, кажется, ещё до встречи с тем самым сказочником, в первом классе.
Итак, Лилья не была мной, у неё не было подобных моим проблем, у неё вообще всё было другое – сперва более или менее счастливая жизнь в лесу-на-водах, потом странствия. Незадолго до очередного обмеления она умудрилась уплыть далеко от дома, возвратиться было затруднительно; Лилья отправилась незнакомым путём, заблудилась, её вынесло на окраину этих водных лесов – где она и попалась охотникам-работорговцам, промышлявшим по границам цивилизации и дебрей. Таким образом она попала в города, где и происходили дальнейшие приключения, так что обратно в свой лес ей было уже не вернуться… – и вот поди пойми теперь, это "не вернуться" было наподобие того как из мегаполиса психологически не вернуться в джунгли – или же "не вернуться" означало, что по ходу странствия пройдено несколько порталов, и лесной мир целиком помещался в одной из придорожных луж на задворках империи, где Лилья осталась жить, поэтому найти его было просто нереально?..
С высоты прожитых лет могу сказать следующее. Я не вижу пока, чтобы лес-на-водах мог каким-нибудь образом стыковаться с моей подлинной родиной, Землёй Алестры, не вижу также никаких стыковок с ЗА той распадающейся империи, где Лилья жила взрослой – однако пребываю в глубочайшем убеждении, что лесовики-блейки являются чадами Алестры, что породивший их водный лес – один из многочисленных языков, которыми Мать Болото прорастает в иные миры. Мать Алестра не оставила в беде Лилью, не оставила и меня; я не впечаталась навек в пол гостиной, где убила себя отречением – Отражающая Отражения напоила меня, собрала, я смогла уплыть вместе с Лильей на лодке, а там вскорости мы уже и с Татой встретились, чтоб законно вернуться домой на ЗА.
Однако это я забегаю вперёд; возвратимся в осень 1972, в пятый класс, когда я только-только начала оживать. С начала учебного года в школу пришла новая преп, Майра Яковлевна (кстати, тоже учитель немецкого, только в другой группе), её поставили нашим классным руководителем. Буквально за пару месяцев эта милая, тихая, довольно молодая женщина сделалась любимицей учеников; все мы разве что не висли на ней, болтая ногами. Как-то зимой мы отправились в культпоход – ехали на трамвае, шли пешком, опять ехали, опять шли… – мне повезло оказаться с "Майрочкой" наедине на достаточно долгий штрек, и я решилась. Мой рассказ был коротким, хотя, быть может, несколько более внятным, чем прошлогодний; не думаю, что мне удалось сформулировать всё как теперь – но я постаралась изложить без утайки. Было ли мне страшно? – наверное, да, но особого времени на испуг не было. Майрочка обняла меня, вздыхая, заговорила; это были слова печали и утешения. Очень жаль, говорила она, что тебе так не повезло; знаю, в жизни бывает всякое, и ужасное, и драгоценное – как ни грустно, драгоценное не всегда можно показывать всем подряд. Ирина Николаевна, знаешь, она вообще такой человек… А твоя мама… Очень, очень, очень жаль, что всё так получилось. Но не отчаивайся! – повторяла она, обнимая меня. – Верю, ты поправишься, ты справишься, у тебя всё будет хорошо. У тебя всё будет! Только ты уж всё-таки не говори про важное кому попало – чтобы больше никогда, никогда не пришлось отрекаться от себя.
После этого разговора я начала писать.
Как мне представляется теперь, до сего момента я наблюдала жизнь Лильи урывками, не подряд, и это были скорее лесные заботы и забавы – после же накатил настоящий шквал, события заскакали, начались приключения в городах. Разумеется, я куда больше наблюдала, чем записывала – однако время от времени судорожно хваталась за тетрадь, потом за следующую, следующую… Не помню, сколько их в итоге оказалось – восемь, двенадцать?... уж не меньше семи, наверняка! – правда, не "общих", а простых, тонких. Где они теперь – к сожалению, не знаю. Это началось в конце пятого класса, продолжалось в течение шестого и может быть даже в начале седьмого – после чего всё резко изменилось. Дело было так.
В середине шестого класса школьная подруга затянула меня в кружок юных корреспондентов, которым увлекалась сама: мол, ты же любишь писать, иди в журналисты! Юнкорские занятия меня не вдохновили, но ходить я не бросила – прежде всего, мне улыбалась возможность ездить по городу одной. Руководителем кружка был простецкий дядечка по имени Николай Михалыч; то, чему он учил, было немыслимо далеко от моих интересов, то, что писала я, было в сем контексте головокружительный неформат – однако в какой-то момент я решилась и хлопнула перед ним на стол пачку "Лильиных" тетрадок. Не знаю, зачем я это сделала; может, просто в очередной раз испытала мироздание на прочность. Мироздание выдержало. При следующей встрече Николай Михалыч бережно выдал мне сокровище из рук в руки, потрепал по плечу, чуть смущённо сказал – "молодец, мол, валяй! ты сама понимаешь, что это не для газеты – но газетой мир не исчерпывается, он велик, твои странствия ждут тебя". Мы расстались на лето, а осенью 1974 я внезапно стала писать стихи, чего не случалось со мной с раннего детства. Радости Николая Михалыча не было предела: "ааа, наконец-то! теперь я знаю, что с тобой делать – отныне ты будешь ходить не сюда, а в комнату номер 448, и не по вторникам, а по четвергам!"
Так я угодила в ЛИТО Вячеслава Абрамовича Лейкина, где мы и встретились с Татой; внешним образом мы увидели друг друга в феврале 1975, а настоящая встреча состоялась в конце марта 1975, во время поэтического турне "Сланцы-Кингисепп-Таллинн" – когда мы с Татой опознали друг друга как чад Алестры и вместе составили ключи к двери, которая открыла нам путь домой. Впрочем, об этом уже не раз было рассказано – хотя наверняка и ещё будет рассказано не раз:)
Что же до Лильи, то к её миру я вновь прикасалась несколько лет спустя, когда мы с Татой уже вовсю жили дома, на ЗА – наблюдала Лилью-взрослую, сочувствовала, кое-что записывала, особенно то, что резонировало с нашими тогдашними переживаниями, ЗА-шными и землездешними – после чего уже мы с Лильей простились всерьёз. Не скажу "навек", ибо что мы знаем о вечности? – скажу лишь "спасибо".
Спасибо всем.
Примечания:
О том, что такое "Сады Стива Вина", мы писали вот здесь;
про ЛИТО В.А.Лейкина – вот здесь;
о нашей с Татой встрече – вот здесь;
о восторге нового рождения – вот здесь;
о значении имени "Отражающая Отражения" и о других именах Матери Алестры – вот здесь.
Важно или не важно теперь, какой была Лялька?..
Мелкая, вёрткая, прыткая, россыпь кудряшек, мордочка обезьянья, черты пляшут как в клипе – "а! у! о! э!" – то высокомерная леди, то нахальный бесёнок. "Моё имя Сухова Аннета, но я его терпеть не могу, мои друзья зовут меня только Ляля, запомни!" – запомнить-то легко, однако при созвоне в городе я оробела: дачное лето вдали, здесь мы другие… "Пожалуйста, мне Сухову Аннету!" – "А никакой Аннеты дома не-е-е-ету!" – пропел жеманный голосок, "би-би-бе-бе-бе!" – ехидно подхватила трубка; далее последовал втык: "я говорила же! Аннета – в школе, с друзьями – только Ляля". Какое такое было это "далее", я, увы, не помню – может, я таки дозвонилась ей зимой, может, получила заслуженный втык сильно позже, снова на даче.
Если память не лжёт, мы общались с Лялькой два лета подряд, в 1970 и 1971; то, о чём я хочу рассказать, произошло во второе наше лето, последнее. Мне было десять с половиной, Ляля была чуть помладше, но сильно бойчее – в играх лидировала, вводя меня в бешеный восторг: привычные игровые партнёры мне уступали. За два лета мы сто раз поиграли в обычное и тыщу раз в необычное – например, в археологов, которые рыли землю на заднем дворе, встречая всё более и более странные на вид породы. Мы миновали розовую, зелёную, оранжевую, жёлтую, встретили совсем уж необыкновенную, небесно-голубую – но когда вернулись к раскопу после минутного отвлечения, на месте её не обнаружили. "Голубая земля убежала!" – провозгласила Лялька с круглыми глазами, и мы внесли сей факт в научные анналы. Я хочу подчеркнуть, что мне было с ней интересно – безумно интересно! – однако ничего подобного тому, о чём пойдёт речь, мы с ней вместе не переживали – ни до, ни после того.
Если память не лжёт, очередной заход был таков: "а теперь давай делать домик для эльфов!" Может, Ляля где-то такое читала, может, вообразила сама (ноосфера рулит:)) – но замысел состоял в том, что если приготовить годное жилище, то Маленький Народ непременно заметит его и поселится, ну или будет захаживать – как повезёт. Новое предложение заинтриговало меня, захватило – не более того. Ни она, ни я не ожидали, чем дело кончится.
Пару дней мы в волнениях прыгали по саду, выискивая и обустраивая подходящее место – это была уютная ямка в корнях здоровущего дерева, теперь уже не помню, берёзы или сосны. То, что мы с Лялькой общими усилиями соорудили, было скорее комнатой, чем домиком – точнее всего будет сказать "горницей", полуприкрытой сверху, этакой светёлкой под навесом, как если бы она располагалась на верху башни. То ли грот-пещера, то ли гнездо – в этом устройстве изначально была томительная странность, будто пространства малость наезжали друг на друга; слов "междумирье", "арка", "портал" ни она, ни я не знали.
По завершении трудов мы разошлись с уговором вернуться в определённый час, одна не раньше другой – чтобы одновременно увидеть, являлись ли эльфы. Понятия не имею, чем занималась Ляля до часа икс, однако к дереву мы и впрямь подошли хором; хором кивнули друг другу, хором склонились и взялись за крышку-навес, хором охнули.
И оказались по разные стороны незримой черты.
Что это было? что мне открылось тогда? – многие годы спустя я пыталась вспомнить это, увидеть снова, и не могла. Помню простое: два-три предметика на рукотворном столе – зеркальце, расчёсочка, может ещё что-то, всё размером с детский мизинец; помню исступлённый Лялькин вопль "я не приносила этого, честное слово, не приносила!" – Ляля кричит, и я верю ей, хотя понимаю, что эти мелкие штучки она конечно же принесла! – но это не важно, потому что она не приносила главного, того что встало над нами во весь рост, того что обеих нас окружает; она не приносила этого, оно развернулось само.
В какой-то момент (совсем недавно, более сорока лет спустя событий), я вдруг отчётливо вспомнила то ощущение, и поняла, что была неправа, пытаясь снова и снова увидеть тогдашнее: слово "видеть" здесь вообще не подходит! – то, что было, скорее сродни обонянию-осязанию, запаху-вкусу… Как объяснить? – перечисляемое ниже может послужить только чем-то вроде, это не оно, но – нечто вроде, из того же ряда:
раннее детство, ёлка в огоньках, запах-свет-шуршание подарочных завёрток, курильница-домик-пряник в полутьме, крахмальный остролист с красными шариками-ленточками… благоухание теста, солоноватая пухлость и хруст пирога, настоящесть праздника, насыщенность бытия! –
такое иногда бывает во сне, и, проснувшись, невозможно пересказать переживание словами; такое бывает, когда открывается дверь в альтерру – ослепительная полнота телесного вхождения, взрыв восторга рождения в новой плоти на новой земле.
Да, передо мной открылась тогда моя дверь, одна из моих дверей – моя, но не Лялькина. Мы обе были охвачены пространством портала, но войти в мою дверь она не могла, а может быть, не хотела – да, впрочем, оно и к лучшему: эта дверь точно была не её.
Трудно судить о том, что произошло так давно и к чему долгое время нельзя (невозможно!) было прикасаться, однако теперь мне кажется, что тогда я ощущала всё примерно так же, как и сейчас, только не умела формулировать это нужным языком. Я бессловесно понимала, что происходящее с нами – таинство, где зримые материальные предметы обозначают незримое-неощутимое, однако не менее реальное, чем мы сами; другое, чем эти предметы, но сцепленное с ними через смысл – через смысл, а не физически, поэтому совсем не важно, что Лялька втихаря принесла и подложила их сюда! – поэтому правильно верить Ляльке, что она не приносила.
Скорее всего, Ляля сама не ожидала, что мне натурально откроется моя дверь; похоже, она оказалась в потрясении и совершенно не знала, что делать дальше. Пару-троечку дней мы ещё вокруг портала вертелись, наблюдая мелькающие тени в плащах, перебрасываясь бессвязными восклицаниями, после чего постепенно отступили от черты; снова и снова скажу, что я эти фигурки реально видела – но, конечно, видела не физическими глазами, не здешними. Пространства вокруг портала накладывались друг на друга, аберрировали, мерцали… Никаких "приключений" не было – думаю, Лялька была не в силах ни повести меня внутрь, ни играть в то, как будто бы мы с ней пошли внутрь, на самом деле пребывая снаружи. Мне кажется, она просто не дерзнула делать то, чего не умела – боялась испортить уже получившееся. За этой ей отдельное огромное спасибо.
История наших с Лялькой отношений на этом закончилась, хотя какое-то время мы ещё общались – мирно, ладно, без конфликтов, но и без особого драйва; это была светлая и благополучная часть повествования, а вскорости уже и пойдёт страшная – но сперва я отвлекусь, чтобы порассуждать об аберрациях масштабов вокруг портала.
Говоря о Маленьком Народе, мы с Лялькой несомненно имели в виду и размер – однако не "только размер", а вот именно что "в том числе и размер". Повторю, мы не смыслили в философии (как минимум я), однако ощущение, что в этом названии скрыто указание на "инаковость", у нас было. Маленький Народ – иной, чем все здешние-"большие" – приходит через маленькую дверь, через дверь в иной мир; мы делаем наш портал маленьким не потому, что нам не выстроить большую "горницу" – а для того чтоб подчеркнуть, что здесь пролегает граница Иного.
Мы с Лялькой действительно ожидали, что приходящие эльфы будут маленького размера, однако вряд ли я ошибусь, предположив, что реально подразумевалось некое "двоение взгляда": к примеру, изображения героев на телеэкране маленькие – но зрители прекрасно понимают, что речь об обычных людях на обычной земле. Так же и здесь: наблюдая движения стремительных фигурок, мы представляли их "в полный размер" – как если б мы были мелкими, как они. Как выглядело при этом окружающее? – вспоминается, что оно было довольно странным: наблюдаемый мир по масштабам не совпадал ни с нашим-обычным (типа "дерево толщиной с человека"), ни с тем, что можно было придумать, соотнося размеры фигурок с размерами здешних деревьев (типа "дерево толщиной с дом"). Не так и не сяк! – оно было реально иное, это окружающее, но разглядывать его нам было некогда. Время для такого вглядывания, тем более для размышлений о перепадах масштабов при порталах, наступило много, много, много лет спустя. Помню, как я замерла, увидав знаменитые "Сады Стива Вина" – сердце ухнуло, воображение мгновенно дорисовало: делаю шаг вперёд, уменьшаясь на ходу – и вот я уже в размер этого сада величиною с ладонь – и вот я вхожу в него и вижу, что снаружи он вроде кочки у края тротуара, но внутри он уходит вдаль до самого горизонта – ааааа, прощайте, снаружные, больше я к вам не вернусь!..
Теперь про страшное.
В сентябре 1971 я как обычно пошла в школу, в четвёртый класс; нет уверенности, что всё произошло прямо-таки первого числа – скорее это было третье-четвёртое, когда с расписанием устаканилось и начались уроки немецкого. Немецкий нам давали третий год, вдобавок я, дочь преподавательницы "дойча" в универе, была и вовсе знакома с ним с детства – так что на занятиях привыкла расслабляться. Тем более, первая встреча после лета заведомо, как говорится, не могла предвещать. Однако случилось вот что.
После первых взаимных мимими наша преп (и, кстати, завуч) Ирина Николаевна предложила экспромт: пусть каждый вотпрямощас, без подготовки, по-немецки расскажет о самом интересном, что видел летом. Группа загудела – мы занимались не классом, а по группам, примерно вдесятером – и все по очереди, как сидели по партам, стали кратенько рассказывать о своём.
Подошла моя очередь, я встала, вздохнула – и... Кой чёрт меня дёрнул говорить об этом? – сказать затрудняюсь. Кто знает меня, тот в курсе моей привычки говорить лишнее, притом некстати; утешаюсь мыслью, что сие вписано в мой интерфейс – какая-то специфическая оборотка открытого общения. Пусть так. Тем более что это реально было самым ярким переживанием лета, вдобавок перспектива иноязычного изложения будоражила, пьянила – какое-то отстранение, как если бы рассказ оказывался анонимным. Так мне казалось тогда.
Но не тут-то было.
– Мы с подругой повстречали Маленький Народ! – уверенно начинаю я по-немецки. – Мы сделали красивый домик, и он к нам пришёл.
У Ирины Николаевны отвисает челюсть и округляются глаза.
– Вы с подругой нашли ребёнка?! – восклицает она также по-немецки, затем постепенно успокаивается. – Вы повстречали на дороге ребёнка и отвели его домой?
Я перевожу дыхание, уже испытывая некоторые сомнения, однако храбро по-немецки же продолжаю:
– Нет, речь не про маленького ребёнка, а про Маленький Народ! Это такие... (я затрудняюсь, моих языковых познаний не хватает) …такие сказочные существа! Мы позвали их, и вот...
– Чтооо?! – не срываясь с немецкого, завуч энергично трясёт голубыми кудрями, словно желает вытрясти бред из ушей – поседевшая Мальвина, добиваемая дубиной-Буратиной! – Какие сказочные существа?! Вы с подругой ходили в кино?
Я вновь начинаю говорить, но постепенно запутываюсь, отчаиваюсь – оттого ли она не слышит меня, что я недостаточно владею немецким, или от чего-то иного?
– Всё, ничего не понимаю, давай по-русски! – сдаётся Ирина Николаевна. – Что у вас там такое произошло?!..
Надо ли говорить, что мои объяснения на русском были восприняты не лучше? Завуч переспрашивала меня раза четыре, наконец изнемогла и отвязалась; слушая других, нет-нет да бросала в мою сторону странные взоры.
Я решила, что проехали – но, опять-таки, не тут-то было.
Вечером меня подозвала мама: "Ирина Николаевна говорит, что ты на уроке рассказывала что-то непонятное. Пожалуйста, объясни, о чём речь?" – вздохнув, я повторила то что говорила днём, уже заранее настраиваясь на фиаско. Да, мы с подругой делали домик для эльфов. Да, эльфы пришли. Да, мы их видели. Да, это было очень интересно. Подчеркну, я уже ожидала, что ничего хорошего не получится, скорей всего из-за того что произошло на уроке; логически рассуждая, я, наоборот, должна была бы рассчитывать на понимание с маминой стороны – сейчас объясню почему.
За пару лет до событий мы с мамой как-то раз ехали в электричке в районе Лисьего Носа, там такие романтичные из окна виднелись домики – крышечки островерхие, башенки деревянные, стёклышки разноцветные; я бурно выразила восторг, мол, насколько это лучше городских коробок! – чем, видно, вызвала интерес у дядьки напротив, начался разговор. Дядечка был солидный, чуть ли не с седыми усами, этакий отставной капитан дальнего плавания (не поручусь, что в нём было что-нибудь формально морское, скорее общая овеянность), с классическим литературным языком – матушку мою очаровал враз. "А знаете ли вы, друзья мои, как строят свои дворцы гномы? Я могу рассказать об этом совершенно достоверно!" Несмотря на впечатление от знакомства, в памяти моей не сохранилось деталей повествования – помню только, что общение с Маленьким Народом у него было личное, что скорее он был вхож в страну гномов, чем они строились у него в саду, и что они были крупнее наших с Лялькой эльфов – не с палец, а с локоть. Распрощавшись с дядечкой на платформе, мама очень серьёзно сказала, сжимая мне руку: "Как нам с тобой повезло! Это настоящий сказочник. Запомни эту встречу, Кируша, такое нечасто в жизни бывает, поверь мне!"
Кируша запомнила, да.
Надо сказать, ощущение у меня и тогда осталось смешанное: с одной стороны, мама назвала дядьку "сказочником", то есть вроде как не сочла его слова за правду, с другой – слушала с таким пиететом, да и потом вспоминала с таким благоговением, что очевидно было – она одобряет. Одобряет, но не доверяет? Восхищается, но не принимает всерьёз?.. Для меня-тогдашней это так и осталось шарадой. Тем не менее, логически рассуждая, следовало бы ожидать от мамы одобрения и мне – однако почему-то опасений было больше чем надежд.
И не зря.
– Кируша, доченька, скажи, ведь ты на самом деле ничего не видела, ведь ты всё выдумала? – голос у мамы мягкий, ласковый, она как будто успокаивает самоё себя. – Ирина Николаевна говорит, это может быть опасно, если вовремя не начать лечения – сойдёшь с ума. Если ты и правда что-то видела. Но ведь ты ничего не видела, ты всё придумала, да?
– Нет, мамочка, я правда видела.
– Доченька, но ведь этого не может быть. Так не бывает. Ты специально придумала, чтоб было интереснее играть. Ведь да?
– Нет, мамочка, я не придумывала. Было очень интересно, потому что это было взаправду.
– Доченька, если ты будешь повторять, что это было взаправду, ты сама поверишь в это и сойдёшь с ума. Ирина Николаевна знает что говорит, может получиться так, что тебе придётся лечиться у врача.
– Мамочка, ну ты же сама знаешь – я не сумасшедшая! Я такая же, как всегда. Мне не нужно никакого врача.
– Тогда скажи, что ты всё выдумала. Если ты всё выдумала – значит, ты не сумасшедшая, а просто фантазёрка, в этом ничего страшного нет. Пожалуйста, скажи, что ты придумала, что вы заигрались – и навыдумывали невесть чего.
– Нет, мамочка, это неправда. Я не люблю говорить неправду. Я ничего не придумывала. Я понимаю теперь, что лучше мне было ничего не говорить, но я же рассказала именно потому, что это было. Это было самое интересное за лето.
– Кируша, пойми, так нельзя. С этим необходимо что-то делать. Ирина Николаевна спросит, какие я приняла меры, сводила ли я ребёнка к врачу – что я должна ей ответить? Если ты всё придумала, к врачу не надо. Я ей так и объясню. Ведь ты же не могла на самом деле этого видеть, правда? С тобой ведь на самом деле всё в порядке, ты просто сочинительница, умница-затейница, ты ж моя доча! – мама норовит обнять Киру, Кира уворачивается.
– Мамочка, пожалуйста, не заставляй меня говорить неправду. Я не хочу говорить неправду, мне от этого плохо.
– Вот и не надо говорить неправду, не надо! Не говори, что ты видела незнамо что, скажи, что сочинила. Я же знаю, что это правда и есть!
– Нет, мамочка, я не сочинила. Я правда видела.
Мама садится, встаёт, берётся за голову, берётся за грудь:
– Доченька, пожалуйста, не пугай меня, не своди меня с ума. Ты же видишь, мне уже плохо, я боюсь, что придётся звать врача. Пожалуйста, перестань капризничать, скажи что вы просто играли.
Кира сжимает кулаки, сцепляет ладони в замок, обхватывает себя руками:
– Мамочка, пожалуйста, не вынуждай меня лгать. Ты же знаешь, мне плохо от вранья. Я не хочу врать, давай закончим, пожалуйста. Мне тоже и так уже плохо.
– Ах, тебе плохо?! – мамино лицо багровеет, на висках капельки пота. – Ты даже думать не хочешь, как плохо сейчас твоей маме! Немедленно согласись, что ты всё выдумала, иначе я вызываю врачей – тебе и себе!..
Сколько времени могло длиться такое? То думается – ну не больше часа, то кажется – нет, целый вечер. Очевидно лишь, что до ручки дошли мы обе, и что мы всю дорогу были наедине. Больше в этот ад, к счастью, никто не попал.
Почему я упорствовала, отчего не хотела сказать "дадада, я сказочник, как тот дядя, отвяжись!"? – может, это трудно представить тем, кто устроен иначе, однако я уже тогда понимала, что лгать мне и впрямь нельзя. Особенно в важных вещах. Не могу вспомнить, был ли у меня соответствующий опыт, или я знала это интуитивно – но понимала я это очень отчётливо. Тем более, если речь о том, чтобы назвать бывшее небывшим – то есть произнести отречение.
Вместе с тем у меня-десятилетней уже было представление, что врачи, которые лечат психов, реально могут свести с ума – лишить памяти, соображения, заставить воспринимать всё наоборот. В этом смысле я вполне трезво оценивала опасность – не то чтобы легкомысленно думала "наплевать, ничего мне врачи не сделают, да мама и вызвать их побоится!", а скорее надеялась, что утомлю маму препирательством, а там она переключится и забудет.
Как доехали до точки кипения, как я дрогнула, как пошла на отречение – не помню совсем. Скорей всего, в этом месте стоит защита: "не влезай, убьёт!" Надо полагать, я таки сочла дешевле скрестив пальцы сказать "да, придумала", потому что матушка моя уже с визгом трясла телефон – в самом деле могла позвонить, на пушку брала?.. – в таком состоянии порой делаются безумные шаги. Помню только, что расплата наступила тут же. Едва отзвучали слова отречения, как внутри всё начало рушиться – так обваливается подраненный землетрясением замок, так осыпается прахом вернувшийся из царства бессмертных на землю. Пережитое счастье отступило от меня за моё отступничество, воздушные картины осели пеной, свет погас – ноги подкосились, я рухнула на пол в рыданиях. "Мамочка, мамочка, можно я хоть сказки про них сочинять буду?!" – выла я, обращаясь по преимуществу не к мамочке, а к себе, в тщетной попытке ухватить за краешек отрывающееся от земли небо; куда там! – клочья эмоций, ошмётки смыслов, шкурки надежд.
Такая вот пошлятина, да:)
А что мамочка-мамочка? Честно говоря, не знаю даже, что она делала в тот момент – наиболее вероятно, умчалась в ванную пить корвалол, крикнув не оборачиваясь "хватит, прекрати немедленно этот театр!" Не знаю, как она дальше разговаривала с Ириной Николаевной, да и вообще, состоялся ли разговор, так ли уж он Ирине Николаевне был нужен. Во всяком случае, между мною и мамой сия тема надолго оказалась закрыта. Не поручусь, что я не спрашивала её никогда – мы неоднократно выясняли всякие отношения, в общем-то в течение всей жизни нет-нет да заговаривали о важном – однако если даже и да, она скорее всего сперва не могла вспомнить, о чём я, а потом пожала плечами: "наверно, я просто сильно испугалась за тебя, дитя моё, ты должна меня понять!.." – ооох! да понимаю я, чоужтам, понимаю…
Наступивший учебный год я проходила бездыханной – есть-пить-спать не отказывалась, даже отметки сносные приносила, но внутри было пусто. Меня не было. Некоторое подобие тепла приносил зоокружок, где можно было обниматься с ужами и черепашками; больше на тот год не помню ничего. В апреле вроде начало отпускать – набухающие мать-мачехи, терпкий запах с помойки, снующие на солнцепёке жуки… – внутри зашевелилось, но прикасаться к обломкам я не могла. Вообще весна – не моё, моё время осень; как прошло лето, не помню, а осенью накатили воды – и я ожила.
Тёмные канавы Сестрорецка, по колено затопившие берёзы, по грудь ивняки; строгая светлая гладь над бетоном у опустевшего пляжа; чистые, глубокие травяные лужи в скверах у дома и около школы – я не заметила возвращения в город, пока пристально, заворожённо вглядывалась в зеркало вод. Недвижные, молчаливые, прозрачные, листья на дне, травы стоят как морские – лужи на газонах насыщали, возвращали кровяной ток. Зеркало сумрачных вод отражало меня-подлинную, меня-исцелённую; внутреннее пространство омывалось, срасталось, вставало из недр – долго ли коротко, моя дверь растворилась, я вновь стала видеть.
Маленькие фигуры в плащах бродили по здешним склонам, пускались вплавь, странствовали на лодках; взгляд мой скользил за ними всё дальше и дальше, в их мир – где гигантские деревья годами стояли по пояс в воде, где жилища строились в нижних развилках и дуплах: то ли гнёздышки, то ли гроты, оснащённые лёгкими лодками. Лодки были основным транспортом лесных жителей, воды были для них всем – колыбелью и гробом, питающей грудью и ложем утех; даже в периоды обмеления лесовики не расставались с челноками-плоскодонками, полагая сушу не слишком надёжной. Это племя именовало себя блейками, от слова "блейк" – "тёмный/ чёрный" и одновременно "блейк" – "отражение/ блик": воплощённые отблески жизнедательной материнской стихии, чада глубоких вод.
Девочку, за которую зацепился мой взор, звали Лилья – что означало "капля" и вместе с тем было именем водяного цветка. Лилья была подростком, примерно как я или чуть постарше, вполне самостоятельным и умелым по части охоты, рыбалки, местного домоводства и прочих лесных искусств; следует отметить, что Лилья ни в коем разе не была мной – я наблюдала за ней как за любимым героем, сопереживая, но не сливаясь. Между делом скажу, что в любимых героях моих бывали и мальчики, и девочки, да и вообще я с детства безмятежно воспринимала себя андрогином, по поводу чего также имелись трения с мамой: услыхав как-то раз, что я не просто девочка, а одновременно девочка и мальчик, мама заявила, чтобы я так не говорила, потому что такое существо урод! Я была малость шокирована, потому что уродом себя отнюдь не считала – спорить не стала, но соответствующую галочку поставила. Было это, кажется, ещё до встречи с тем самым сказочником, в первом классе.
Итак, Лилья не была мной, у неё не было подобных моим проблем, у неё вообще всё было другое – сперва более или менее счастливая жизнь в лесу-на-водах, потом странствия. Незадолго до очередного обмеления она умудрилась уплыть далеко от дома, возвратиться было затруднительно; Лилья отправилась незнакомым путём, заблудилась, её вынесло на окраину этих водных лесов – где она и попалась охотникам-работорговцам, промышлявшим по границам цивилизации и дебрей. Таким образом она попала в города, где и происходили дальнейшие приключения, так что обратно в свой лес ей было уже не вернуться… – и вот поди пойми теперь, это "не вернуться" было наподобие того как из мегаполиса психологически не вернуться в джунгли – или же "не вернуться" означало, что по ходу странствия пройдено несколько порталов, и лесной мир целиком помещался в одной из придорожных луж на задворках империи, где Лилья осталась жить, поэтому найти его было просто нереально?..
С высоты прожитых лет могу сказать следующее. Я не вижу пока, чтобы лес-на-водах мог каким-нибудь образом стыковаться с моей подлинной родиной, Землёй Алестры, не вижу также никаких стыковок с ЗА той распадающейся империи, где Лилья жила взрослой – однако пребываю в глубочайшем убеждении, что лесовики-блейки являются чадами Алестры, что породивший их водный лес – один из многочисленных языков, которыми Мать Болото прорастает в иные миры. Мать Алестра не оставила в беде Лилью, не оставила и меня; я не впечаталась навек в пол гостиной, где убила себя отречением – Отражающая Отражения напоила меня, собрала, я смогла уплыть вместе с Лильей на лодке, а там вскорости мы уже и с Татой встретились, чтоб законно вернуться домой на ЗА.
Однако это я забегаю вперёд; возвратимся в осень 1972, в пятый класс, когда я только-только начала оживать. С начала учебного года в школу пришла новая преп, Майра Яковлевна (кстати, тоже учитель немецкого, только в другой группе), её поставили нашим классным руководителем. Буквально за пару месяцев эта милая, тихая, довольно молодая женщина сделалась любимицей учеников; все мы разве что не висли на ней, болтая ногами. Как-то зимой мы отправились в культпоход – ехали на трамвае, шли пешком, опять ехали, опять шли… – мне повезло оказаться с "Майрочкой" наедине на достаточно долгий штрек, и я решилась. Мой рассказ был коротким, хотя, быть может, несколько более внятным, чем прошлогодний; не думаю, что мне удалось сформулировать всё как теперь – но я постаралась изложить без утайки. Было ли мне страшно? – наверное, да, но особого времени на испуг не было. Майрочка обняла меня, вздыхая, заговорила; это были слова печали и утешения. Очень жаль, говорила она, что тебе так не повезло; знаю, в жизни бывает всякое, и ужасное, и драгоценное – как ни грустно, драгоценное не всегда можно показывать всем подряд. Ирина Николаевна, знаешь, она вообще такой человек… А твоя мама… Очень, очень, очень жаль, что всё так получилось. Но не отчаивайся! – повторяла она, обнимая меня. – Верю, ты поправишься, ты справишься, у тебя всё будет хорошо. У тебя всё будет! Только ты уж всё-таки не говори про важное кому попало – чтобы больше никогда, никогда не пришлось отрекаться от себя.
После этого разговора я начала писать.
Как мне представляется теперь, до сего момента я наблюдала жизнь Лильи урывками, не подряд, и это были скорее лесные заботы и забавы – после же накатил настоящий шквал, события заскакали, начались приключения в городах. Разумеется, я куда больше наблюдала, чем записывала – однако время от времени судорожно хваталась за тетрадь, потом за следующую, следующую… Не помню, сколько их в итоге оказалось – восемь, двенадцать?... уж не меньше семи, наверняка! – правда, не "общих", а простых, тонких. Где они теперь – к сожалению, не знаю. Это началось в конце пятого класса, продолжалось в течение шестого и может быть даже в начале седьмого – после чего всё резко изменилось. Дело было так.
В середине шестого класса школьная подруга затянула меня в кружок юных корреспондентов, которым увлекалась сама: мол, ты же любишь писать, иди в журналисты! Юнкорские занятия меня не вдохновили, но ходить я не бросила – прежде всего, мне улыбалась возможность ездить по городу одной. Руководителем кружка был простецкий дядечка по имени Николай Михалыч; то, чему он учил, было немыслимо далеко от моих интересов, то, что писала я, было в сем контексте головокружительный неформат – однако в какой-то момент я решилась и хлопнула перед ним на стол пачку "Лильиных" тетрадок. Не знаю, зачем я это сделала; может, просто в очередной раз испытала мироздание на прочность. Мироздание выдержало. При следующей встрече Николай Михалыч бережно выдал мне сокровище из рук в руки, потрепал по плечу, чуть смущённо сказал – "молодец, мол, валяй! ты сама понимаешь, что это не для газеты – но газетой мир не исчерпывается, он велик, твои странствия ждут тебя". Мы расстались на лето, а осенью 1974 я внезапно стала писать стихи, чего не случалось со мной с раннего детства. Радости Николая Михалыча не было предела: "ааа, наконец-то! теперь я знаю, что с тобой делать – отныне ты будешь ходить не сюда, а в комнату номер 448, и не по вторникам, а по четвергам!"
Так я угодила в ЛИТО Вячеслава Абрамовича Лейкина, где мы и встретились с Татой; внешним образом мы увидели друг друга в феврале 1975, а настоящая встреча состоялась в конце марта 1975, во время поэтического турне "Сланцы-Кингисепп-Таллинн" – когда мы с Татой опознали друг друга как чад Алестры и вместе составили ключи к двери, которая открыла нам путь домой. Впрочем, об этом уже не раз было рассказано – хотя наверняка и ещё будет рассказано не раз:)
Что же до Лильи, то к её миру я вновь прикасалась несколько лет спустя, когда мы с Татой уже вовсю жили дома, на ЗА – наблюдала Лилью-взрослую, сочувствовала, кое-что записывала, особенно то, что резонировало с нашими тогдашними переживаниями, ЗА-шными и землездешними – после чего уже мы с Лильей простились всерьёз. Не скажу "навек", ибо что мы знаем о вечности? – скажу лишь "спасибо".
Спасибо всем.
24-28 апреля 2015
Земля-здешняя, Лейпясуо –
11 октября 08 по ЧМ
Земля Алестры, Антрацит
Земля-здешняя, Лейпясуо –
11 октября 08 по ЧМ
Земля Алестры, Антрацит
Примечания:
О том, что такое "Сады Стива Вина", мы писали вот здесь;
про ЛИТО В.А.Лейкина – вот здесь;
о нашей с Татой встрече – вот здесь;
о восторге нового рождения – вот здесь;
о значении имени "Отражающая Отражения" и о других именах Матери Алестры – вот здесь.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2015-04-28 05:49 pm (UTC)no subject
Date: 2015-04-28 05:50 pm (UTC)no subject
Date: 2015-04-28 05:56 pm (UTC)Услышу что-нибудь про Лилью или её мир - обязательно разузнаю и скажу тебе.
no subject
Date: 2015-04-28 05:57 pm (UTC)no subject
Date: 2015-04-28 06:00 pm (UTC)А потом вдруг стали в очередной раз с Татой вспоминать, что у нас было друг до друга - внезапно вспомнилось всё очень чётко - ну вот и:)
разузнаю и скажу тебе
Date: 2015-04-28 06:01 pm (UTC)Я на самом деле довольно много чего про них помню, но очень смутно, обрывочно. Ну ты знаешь, как у меня это бывает:)
no subject
Date: 2015-04-28 06:17 pm (UTC)Здесь подробнее, чем когда-либо. Но меня всегда не просто жуть берёт или ярость, а трясёт всю внутри, когда мы про это говорим. Ну чо - хвала Матушке Алестре, что она смогла исправить то, что отколола Мама Зоя. Не то бы всё легло не так для всех нас.
подробнее, чем когда-либо
Date: 2015-04-28 06:20 pm (UTC)Я не то чтобы не помнил всех деталей. Но не то чтобы помнил все детали активно. Было такое, что мне просто вслух было ни разу не сказать - а было и такое, что всплыло по ходу работы над текстом.
Спасибо всем:)
Спасибо всем:)
Date: 2015-04-28 06:34 pm (UTC)"Спасибо всем участвовавшим -
Свободны! Спасибо всем."
Re: Спасибо всем:)
Date: 2015-04-28 06:35 pm (UTC)no subject
Date: 2015-04-29 01:53 am (UTC)Удивительно насколько старшее поколение (плюс-минус) этого возраста боялось всего, что не вписывалось в жесткие рамки верхнего слоя реальности, как психической болезни. Реально ведь какая-то фобическая реакция... это ведь страх, что ребенок говорит правду, потому и такое давление, буквально насилие - признай, что это выдумка.
Потому что если страха нет, наиболее естественная реакция в данном случае - ребенка "прикрыть". Учителю - "ах, она у меня такая фантазерка!" Ребенку - "веришь ты в это или это выдумка, говорить об этом опасно".
Когда я дома о множественности миров заикнулся (причем очень так несерьезно, в виде "а что, если") - мне тоже психушку пообещали. 1987 или 88й... Причем у меня это не было вИдением. Я именно что выдумывал историю про другой мир (такая романтическая фигня, почти дамский роман) с лошадьми, драками на саблях итп. 12 лет, надо же о чем-то думать перед сном. Ну и лошадей напридумывал крайне нестандартной масти. И вот в один прекрасный день на окраину нашего городка прибежали (убежали с соседнего санатория) ровно две лошади ровно такой расцветки, как было придумано. Я и ляпни "может, они за мной пришли, чтобы туда увести"... :)
no subject
Date: 2015-04-29 05:58 am (UTC)no subject
Date: 2015-04-29 06:27 am (UTC)К чему я это все веду-то. Объяснять про своих родных "оттуда" не буду, долго и муторно, вон Кира с Татой лучше знают) Но фокус в том, что в тот период времени (примерно 2010-13) они меня активно учили, перестраивали сознание, учили воспринимать и понимать себя, да просто мыслить иными категориями вне первично-бытового слоя реальностями. Было это тяжело, сопровождалось регулярными ломками, срывами и так далее, скрыть которые не представлялось никакой возможности. Мать, естественно, заметила, что со мной что-то не то происходит и естественно, начались вопросы. Я на тот момент так устала от всего, что ни много ни мало - попросту рассказала ей все, ну или почти все, как есть, понадеявшись на то, что она воспримет.
Ноа восприняла, но - естессно! - кособоко. Она у меня абсолютно все любит причесывать под славянскую гребенку, что надо и что не надо. Но тут дело в другом. Она мужа моего, оставшегося ТАМ, начала слышать, он недолго думая, включил ее в игру, изображая любящего зятя. Все бы ничего, она даже видела почти правильно и верила, но... Умение слышать, и особенно слышать правильно - навык субъективный, оттачивается годами методом проб и ошибок. У нее такого навыка не было. и естественно, происходящее в этой реальности со временем стало все больше различаться с тем, что она себе надумывала со слов мужа - он-то не запрещал ей интерпретировать услышанное, как она желает. Для понимания добавлю, что мои родные и некоторые наставники оттуда умеют воздействовать на вероятности событий здесь. Внешне выглядит как совпадение "нарочно не придумаешь", но у измененных вероятностей есть особый "запах", ощущение.
Так вот, когда интерпретации постепенно начали все больше разниться с происходящим, вера у нее резко кончилась. Причем, я-то понимала взаимосвязь и извлекала из этого нужный урок. Она нет. и вся моя жизнь для нее резко превратилась в "выдумку", что резко повлекло за собой намеки на психиатра... И вот это-то обиднее всего, что вроде как, имея задатки, человек предпочитает оставаться слепым
может, они за мной пришли
Date: 2015-04-29 11:20 am (UTC)- это классно! :) И что сказали предки?
Да, страх какой-то особенный был, специфический. Но не у всех. Отец мой вот совершенно нормально к таким вещам относился. Как-то трепетно даже - всегда мои вещи подбирал, если я где-то терял рисунки-записки, отдавал мне - мол, небось, это твоё важное-ценное, забери! Ну вот и фантастику он любил, одно к одному:)
А с матушкой у меня на оной почве ещё бывали стычки, оёёёй. Последняя стычка была лет 10 назад - когда мама жила у нас вместе с Веркой-племяшкой. Верка была вся в Гарри Поттере, заговорили про феномен массового увлечения, перешли на Толкина, мы с Таткой совершенно спокойно (как бы не для дискуссии) высказались в том смысле, что для Толкина его мир был вполне реальным, он его видел-наблюдал, о чём и в письмах своих говорит - ой какой у мамы это вызвало баттхёрт! Вот почти такой же, как тогда, в начале моего четвёртого класса. То есть милая старушка прыгала на одном месте вся аж малиновая и кричала - мол, если вы верите в то что Толкин мог в это верить, то вы сами сумасшедшие, он сам сумасшедший, весь мир сошёл с ума, ааааа, сделайте мне развидеть это!!!
Такие дела:)
предпочитает оставаться слепым
Date: 2015-04-29 11:24 am (UTC)порой так хочется их вернуть)
Date: 2015-04-29 11:27 am (UTC)А между тем мне ведь по-здешнему 54 уже. Так что ничего, у тебя ещё есть все шансы пережить мнооого интересного:)
Re: порой так хочется их вернуть)
Date: 2015-04-29 04:03 pm (UTC)Я думаю, что и сейчас, в первую очередь родители скажут ребенку, который заявит, что он "видит" и "слышит", что не нужно об этом рассказывать, что не надо подставляться, что не стоит этим козырять и утверждаться в незнакомой, непроверенной компании. Уж разделять или не разделять с ребенком его миры - это наверно, мало кому дано, а вот обезопасить его, социализировать - первое стремление любого взрослого.
обезопасить его, социализировать
Date: 2015-04-29 05:23 pm (UTC)Вот у меня по этой самой линии между папой и мамой совершенно чётка граница проходила.
Папу интересовало устроить безопасность для меня, маму - для общества (в её лице).
Re: обезопасить его, социализировать
Date: 2015-04-29 05:34 pm (UTC)отрицанием, замещением и так далее
Date: 2015-04-29 05:37 pm (UTC)А потом у меня и ваще Татка образовалась, сколько было переживаний, ыыыыы:)))
Re: отрицанием, замещением и так далее
Date: 2015-04-29 05:38 pm (UTC)без шуток)
Date: 2015-04-29 05:44 pm (UTC)Ну да ничего - каких-нибудь тридцать пять лет спустя событий моя матушка гордо отвечала соседкам в больнице на вопрос, кто ж такая эта Таня, если не дочка - мол, "девочки с 14 лет вместе шагают по жизни!":)
Re: без шуток)
Date: 2015-04-29 05:51 pm (UTC)можно и гордиться потом)
Date: 2015-04-29 05:55 pm (UTC)Re: можно и гордиться потом)
Date: 2015-04-29 06:04 pm (UTC)